Воспоминания о пограничной зоне

В русские времена нельзя было просто так ходить к морю, когда и куда вздумается. На берегу Великого моря, напротив каждой деревни, была определённая полоса длиной в несколько сотен метров, за пределы которой появляться было запрещено. Время тоже было ограничено: с мая по начало октября, с девяти утра до десяти вечера.
Часто бывало, что, придя с сенокоса, уставшие и вспотевшие, люди хотели освежиться в море, но – поздно! – их не пускали. Впрочем, я никогда не смотрел так внимательно. Бывало, солдаты промахивались, но если и промахивались, мы пытались объяснить, в чём дело, и часто нам удавалось с ними договориться. Но, боже, какими сильными чувствовали себя тогда пограничники, и какими униженными чувствовали себя местные жители! Этот случай – тому подтверждение.
Однажды я приехал в Мазирбе с козой, взвалил её на грудь и поехал по лесной дороге к дому. На пограничном посту за оградой несколько солдат копали большую яму, и сам командир, майор, тоже слонялся там. Он был латгал, хорошо знал латышский, но говорил на нём с трудом. У меня было хорошее настроение, и мне пришла в голову идея. Я задушил козу, привязал её к обочине дороги у сосны и пошёл в зелёную зону. Подойдя к майору, пытаясь принять какую-то боевую стойку, но всё ещё шатаясь под воздействием опьянения, не очень ловко выговаривая несколько русских слогов, я доложил: «Та-варищ, майор! Разрешике обрахиця!» Солдаты все как один обернулись и посмотрели: скажите, что тут делает этот пьяный рядовой? Немного жалобным (специально поставленным) голосом я рассказал офицеру по-русски, что у меня довольно серьёзное кожное заболевание, что его хорошо лечить морской водой, но, что ж, сезон скоро кончится, и я больше не смогу ездить на море, но было бы так хорошо время от времени приносить домой ведро... Майор внимательно выслушал меня, повыше нахлобучил шляпу, заложил руки за спину и, заметно не спеша, велел мне ходить взад и вперёд, словно думая о чём-то важном и не раз повторяя про себя: «Ну, что ты стобой поļелаеш!» Наконец, он принял решительное решение и спросил по-русски: «Как твоя фамилия? О, Аншевич! Тогда, Аншевич, в виде исключения, мы тебя догоним и поможем! Ты можешь идти к морю в любое время суток. Но рядом со следами, оставленными солдатами, по которым они гуляют, нарисуй большую букву «А». И, слегка вытянув ногу в сапоге, он имитировал рисунок буквы. Всё это напомнило мне баронские времена, о которых я читал в книгах и видел в фильмах – если как следует попросить господина, он часто великодушно разрешал.
Мне часто приходилось сталкиваться с солдатами, почти всегда из-за необходимости отобрать у меня паспорт. Поскольку это была закрытая зона, на дорогах часто проверяли документы. Меня, наверное, раз десять высаживали из автобуса, как в закрытой зоне, так и на её границе. Каждый раз я доставлял небольшие неудобства другим пассажирам, но особенно моим родственникам, которые ехали со мной. Ничего страшного не произошло; пока пограничники звонили и проверяли мои документы, автобус ждал около пяти минут, прежде чем меня отпустили.
Однажды, оказавшись в нелепой ситуации, я оказался совсем рядом с домом, в Саунагасе. В это время там, должно быть, случайно оказались какие-то нехорошие молодые люди, которые хотели выделиться. Без лишних слов, несмотря на протесты других пассажиров автобуса, меня и ещё двоих посадили в «бобику» и отвезли в полицейский участок Саунагаса. Нас продержали там три часа. Большинство солюки были мне хорошо знакомы, потому что мы часто играли с ними в волейбол и футбол. Я чувствовал себя среди чомов почти как дома, но меня всё равно задержали... Наконец, после некоторых формальностей, нас отпустили домой. Был тёмный, поздний, дождливый осенний вечер. Когда мы добрались до Питрагаса, мы были мокрые и вымокшие, как пастухи, но одному из нас троих всё равно пришлось идти пешком до Мазирбе.
Когда моей дочери Саните было три или четыре года, мы ходили на побережье в тёмное время суток, поздно вечером, чтобы тайком понаблюдать, как пограничники, приехавшие на специальной машине, медленно направляли на море мощный луч света. Вдруг что-то зашуршало, залаяла собака, и в ночной темноте, на фоне морского неба, появились двое мужчин в воинственной позе с автоматами в руках, рядом с ними собака. Видимо, пришедшие действительно подумали, что собака укусила нарушителя границы. Яркий луч света пронзил темноту, нас отвели к машине, я немного поговорил по телефону с майором, мне не пришлось ехать в Мазирбе только потому, что со мной был ребёнок... Мне сказали никогда не делать таких вещей. В ночной темноте, люди с оружием... всё может случиться в спешке и страхе.
Я никогда в жизни намеренно не пытался попасть в рискованную ситуацию, но отсутствие паспорта было исключением. Паспорт у меня почти никогда не брался, если только он мне не был абсолютно необходим. В рабочем автобусе, где документы часто проверяли, но мне обычно не разрешали сидеть снаружи, все уже знали: когда солдаты доберутся до Гунарса, начнется большая или меньшая суета, потому что у него не окажется документов... Для меня, хоть и детского и мальчишеского, это всё равно было своего рода бунтом против этой глупой, унизительной системы: я местный, мои предки жили здесь веками, а я должен на каждом шагу предъявлять паспорт какому-то иностранному оккупанту! Это было своего рода упрямое, непреклонное неповиновение и гордость – нет паспорта, и всё! Эта игра мне никогда не надоедала, и более того, чем дальше я ехал, тем больше она мне нравилась.