Рассказ 19-летнего Альфонса Вольгемутса о разведывательном бою 17 февраля 1945 года под Приекуле

16 февраля мы были на опушке леса севернее Приекуле. Мы получили приказ прийти к бывшей усадьбе Приекуле готовыми к бою в 10 часов вечера. Мы проверили рацию и вечером вышли к указанному месту, где уже собралось около 200 гренадеров из II/GR426 и 20 танков.

Мы тихо поговорили. Мы понимали, что пойдем в бой с танками. Франци и я сели на землю под толстым деревом. Было морозно, но не слишком холодно. Ожидая приказа уйти, мы говорили о том, что может с нами случиться.

До сих пор мы управляли артиллерийским огнем с помощью рации, но теперь казалось, что нам придется принять участие в бою. Фрэнсис сказал мне держаться с ним все время. И тут загрохотали танки, каждый из которых забрал человек по 10, сидевших на платформе. Мы втроем сели на передний танк, за которым все остальные двигались на юго-запад. Это было около 2 часов ночи 17 февраля 1945 года. Ехали через железную дорогу, вдоль леса в юго-западном направлении. Стрельба была не слишком интенсивной. Сначала русские стреляли только из стрелкового оружия, затем из противотанковых орудий. Мы остались целы, только осколок гранаты Франсима оторвал пятку ботинка.

Примерно через 3-4 км танки остановились. Мы выпрыгнули из них. Пули сверкали вокруг. Стреляли с холма примерно в 100 м слева от дороги, из загородного дома. Вдоль дороги петляла не слишком глубокая канава, мы прыгнули в нее. Танки развернулись и ушли. В темноте мы увидели небольшой сарай, из которого убежали 2 русских солдата. Видимо без оружия. Один из них выглядел раненым.

Франциск закричал: «Стой! Руки верх!» Оба солдата подняли руки вверх. Сдаться. Мы побежали в сарай. Вероятно, это и была наша цель, где командующий приказал занять боевые позиции. Незадолго до этого этот район был полностью в руках немцев. Сарай примерно 6х6 м. Внизу находится подвал с глубоким входом, с тремя секциями, разделенными досками. В первом, самом большом — большой стол с телефонами. В дальнем районе, где стояли двухъярусные нары, мы заточили обоих русских заключенных. Расставили передатчики и антенны.

Мы пытались связаться с нашей батареей, но ответа не получили. Позже контакты не были установлены. Снаружи был шум. Там наши атаковали русские позиции. Мы отправили отчет о ситуации, но ответа не получили. Гренадеры заняли русские позиции, только с очень большими потерями. Санитарка вывела в подвал 2-х раненых, оказала им помощь.

В один из моментов передышки я выпустил из р-на раненого русского. У него было огнестрельное ранение в грудь, но он мог прекрасно дышать. Я наложил на него повязку, дал им обоим кусок хлеба и сигарету.

В течение дня еще один раненый был вычтен из санитарии. Он лежал метрах в 100 от нас и сильно стонал. Некоторое время никто не стрелял. Затем война возобновилась. Похоже, русские получили прибавление и снова атаковали.

Русские стали применять тяжелое вооружение. К нам подошли гренадеры и сказали, что больше не могут удерживать эти позиции, потому что большинство из нас уже пали как солдаты и офицеры. Ничего, кроме отступления. В подвале оставалось 14 солдат и трое раненых. Нет офицера. Один из солдат рекомендовал бежать к опушке леса по открытому полю шириной около 250 м. Это могло бы случиться, если бы у нас была противопожарная защита. Поэтому было решено; Трое из нас останутся и будут непрерывно стрелять по русским, чтобы остальные отступили в ближайший лес.

Еще один 19-летний юноша и пожилой гренадер с травмой головы были выбраны, чтобы остаться в подвале для тушения пожара. Около 10:00 утра 17 февраля остальные покинули подвал загородного дома. Стреляли втроем по русским позициям сколько сил было. Остальные разбежались, пока была сила. Один из бегунов упал и заснул. Я думал, что это санитарно. Остальные дошли до опушки леса, но там их встретил русский огонь. Я услышал громкие крики. Мне показалось, что я услышал среди них голос моего друга Франца Келлентера. Потом все стихло. Тишина пришла и к нам. Ужасная тишина.

Мы понимали, что нас схватят или расстреляют. Раненый тихонько застонал. Их судьба также была неизвестна. Дверь наружу оставалась открытой. Я не знал, выйти мне или остаться в подвале.

Затем на дороге внезапно появился немецкий танк. Он остановился. Не стрелял и не стрелял. Поэтому мы решили, что это оккупированный русскими танк. Потом резко развернулся и ушел. Через несколько минут я услышал снаружи тихий шум, как будто кто-то осторожно ходил по завалам. Я посмотрел на открытую дверь в подвал и увидел бородатое лицо с изучающими глазами. Тогда эти глаза увидели меня! Мужчина быстро повернулся и исчез. Через несколько минут мы услышали громкие голоса снаружи. У входа в подвал упала и громко взорвалась ручная граната. Некоторые обломки попали в раненых, и они громко кричали.

Ну, наши русские заключенные что-то кричали своим членам. Мы их выпускаем. Через некоторое время нас позвали выйти с поднятыми руками. Перед нами стоял сержант советской армии с автоматом в руке и еще какие-то русские солдаты. Раненые в подвале стонали и кричали. Сержант упал. Мы слышали выстрелы. Потом все стихло.

Сержант подошел ко мне и прицелился. Тогда оба наших пленника заговорили, указывая на нас. Сержант уронил оружие. Наши карманы обыскали. Моя розовая корона упала. Прибыло еще больше русских солдат. Нас доставили к стыковочному пункту. По пути нам пришлось нести носилки с тяжелораненым бойцом. У него была сломана нога. Он удерживается только в небольшой тканевой ножке. Пока мы несли его по полю, рядом началась стрельба. Мы упали на землю, как обычно. Раненый россиянин вскрикнул от боли на носилках. Он все повторял: «Тихонько, тихонько!» Тогда я не знал, что это значит. Позже, когда я немного учил русский, я понял, что означает это слово.

Вот так мы и добрались до российской штаб-квартиры в загородном доме. Там нас по одному допрашивали. Мне угрожали повешением (заостренная веревка) и наносили на карту позиции нашей батареи. Это была русская карта. Я сказал, что ничего не могу в нем прочитать. Потом мне принесли немецкую карточку. Там я увидел, как мы шли из Паплаки в Приекули. Волк на карте пальцем указал на поле примерно в 200 м левее дороги. На самом деле наши позиции были справа от дороги, за лесом.

Позже, уже после капитуляции, я встретил в лагере фельдфеле с нашей стороны. Он был приятно удивлен встрече со мной. Он сказал, что с нашей операции 17 февраля никто не вернулся и что возле нашей позиции слева от дороги в тот день был сильный огонь. Только серьезных потерь для нас не было.

Третий из нас, старший гренадер с травмой головы, совсем растерялся. Судя по всему, под смертью его участников. Вместе с ним за сарай пошел русский. Оттуда раздался выстрел, и русский вернулся. В одиночестве. Вот так мы и остались вместе. Вечером меня отвели к двум старшим русским офицерам. Один из них говорил по-немецки. Он разговаривал со мной очень по-человечески. Кстати, он спросил меня о моем отношении к войне. Я рассказал о своей жизни и о том, как нацистское правительство относилось к моей семье. Мой отец был офицером полиции;

В 1934 году его уволили за отказ вступить в СС. Отец попал во Францию в 1944 году. После допроса нам дали пшенную кашу, хлеб и воду.

Мы провели ночь с несколькими русскими солдатами в одной комнате. Нам разрешили спать под кроватями на полу. На следующий день в сопровождении нескольких солдат нас отвезли на грузовике в пункт сбора заключенных в сарае возле Шкоды. Нас там было около 10 человек. Среди них не было ни одной нашей боевой группы. Заключенных в то время не было. В нашей операции участвовало около 200 человек. Если здесь никого не было, кроме нас двоих, то все пали. Смысл и цель этой операции описаны в Дивизионной хронике. Стратегия и исполнение непонятны мне как дилетанту стратегии. Я тоже не понимаю, за что заплатили 200 жизнями.

Затем последовали два года русского плена в Риге: лагерь в Кайзервальде, работы по сносу в городе и в Олайне, торфяной лагерь к югу от Рижского порта. Торфяные работы продолжались все лето. Наша пословица: "Вода сверху (дождь), вода снизу (болото), вода внутри (пешком от голода) - ее Олайне страдание". Осенью я уже похудела на 50 кг. Далее он был перемещен в Северную Эстонию: Котла-Ярве, Юпитер, Таммика - карьеры, лесное хозяйство, строительство и т.д.

В 1947 году меня освободили из лагеря по подозрению на туберкулез.

Свою мать, изгнанную из Восточной Пруссии, я нашел в Вестфалии.

В 2008 году я посетил Латвию с моим сыном и семьей друга. В районе Приекуле мы искали роковое место, где погибло большинство наших членов и где я попал в плен. Его с большим трудом нашли примерно в 7 км юго-западнее Приекуле. Развалины подвала, необитаемый дачный дом - все заросло кустарником. Сильное касание, стоя на том же месте, где на меня был направлен пистолет. Мне удалось выжить!

Не у кого было спросить, есть ли поблизости немецкое кладбище. Мы посетили кладбище русских солдат к югу от Приекуле. Там более 20 000 павших и очень выразительный памятник. И на Руси матери, жены и дети оплакивали своих сыновей, мужей и отцов. Серьезное предупреждение, что ничего больше никогда не повторится.